ПАРАДОКСЫ ДЕМОКРАТИИ

Не так давно прошли одни выборы, которые у многих вызвали если не разочарование, то недоумение и породили много вопросов, вскоре состоятся новые... Принесут ли они нам удовлетворение, оправдают ли наши ожидания? А может быть, мы слишком многого от них хотим? Всегда ли выборы и голосование дают наилучший путь?

Несколько лет назад на Соловецких островах группа путешественников оказалась в забавной ситуации: после долгого путешествия по лесной дороге она вышла к развилке, на которой был установлен столб с двумя стрелками-указателями с надписями «туда» и «не туда». Члены группы, которые добрались до указателя первыми, посовещавшись, подавляющим большинством голосов решили, что это розыгрыш, шутка местных жителей, и поэтому бодро зашагали в направлении «не туда», не обращая внимания на то, что большая часть группы, подошедшая к развилке позднее, отнеслась к надписям вполне серьезно и готова была последовать по направлению «туда». Поскольку расходиться в разные стороны не хотелось, вся группа последовала за своим авангардом, которому потребовалось отмахать пару-тройку километров, чтобы понять, что они идут не туда! В результате путешествие удлинилось на час, и только дружеские отношения спасли «авангардистов» от разборок. Зато путешествие запомнилось надолго!

Если уж в таком наипростейшем случае, когда выбирать приходится всего из двух вариантов, причем дилемма сформулирована максимально точно: «туда» — «не туда», можно ошибиться с выбором, то как быть в более сложных случаях?

Можно, конечно, полагаться на мнение большинства, но, оказывается, оно иногда дает весьма неожиданные результаты. В XVIII в. жил французский философ-просветитель, математик и политический деятель Жан Антуан Никола маркиз де Кондорсе, состоявший, между прочим, секретарем Французской академии (наук). Однажды Академия решала банальный вопрос: где лучше провести очередное собрание. Сначала академики проголосовали за то, что провести его в Версале лучше, чем в Париже, затем — что лучше в Фонтенбло, чем в Версале, и, наконец, что лучше в Париже, чем в Фонтенбло. Этот случай положил начало изучению законов коллективного принятия решений, которое привело Кондорсе к любопытнейшим выводам: иногда вообще невозможно принять какое-то согласованное коллективное решение, и даже возможно принятие решения, которое не поддерживается ни одним из голосующих. Этот парадокс ныне носит имя Кондорсе.

Попробуем продемонстрировать это на примерах. Для начала возьмем трех приятелей (Юру, Петю, Ваню), решающих, чем заняться в субботу. После обсуждения всевозможных вариантов досуга их осталось всего три: пойти на футбол, на дискотеку или просто посидеть попить пива. Но приоритеты распределились следующим образом: Юра за футбол, в крайнем случае за танцы и не хочет пить пиво; Петя за танцы, скрепя сердце может посидеть с пивом и не желает идти на футбол; Ваня же хочет пообщаться с друзьями за пивом, может, хотя и не хочет, сходить с ними на футбол, но на танцы его не затащишь. В результате какой из трех вариантов ни возьми — он будет устраивать одного, не устраивать другого, третий же будет к нему равнодушен, то есть он не устроит большинство выбирающих.

Другой пример — из области политики. Пусть в некоем парламенте заседают депутаты трех партий, назовем их условно «левые», «правые» и «центристы», причем количество голосов у них практически одинаково. Собираются они на заседание, посвященное поведению отдельных партий в трудный для страны период. Выступает сначала представитель «левых» и горячо убеждает собравшихся, что во всем виноваты «правые» и их всех надо изгнать из парламента (варианты: всех пересажать, расстрелять и т. п.). Потом голосуют, и центристы, давно желавшие «разобраться» с «правыми», голосуют вместе с «левыми» за изгнание «правых», в результате чего решение принимается двумя третями голосов. Тут встает представитель «правых», которые пока еще не удалены с заседания, и, возмущенный поведением «центристов», предлагает изгнать из парламента их, припоминая им всю их непоследовательность. При голосовании «левые», которым «центристы» тоже надоели, голосуют заодно с «правыми», обеспечивая и этому решению квалифицированное большинство. После чего обиженным «центристам» ничего другого не остается, как выступить с предложением об изгнании «левых», которые все это затеяли. Поддержанное «правыми», которым нечего терять, это предложение также проходит большинством в две трети. В результате к концу заседания весь состав парламента оказывается изгнан из него (соответственно, варианты: отправляется в места не столь отдаленные, ставится к стенке и т. п.). Очевидно, что такой исход не устраивает никого из проголосовавших, но он выражает волю большинства!

Еще до Кондорсе его друг Жан-Шарль Борда пытался найти наилучший способ и даже предложил правило голосования, названное впоследствии его именем, однако пришел к тому, что можно применять множество разумных правил голосования (правила абсолютного и относительного большинства, правило отсеивания наихудших и т. д.), но их результаты могут быть прямо противоположными: первый по одному из правил может оказаться последним по другому.

Бурные события Великой французской революции не только прервали жизнь маркиза, но и заставили надолго забыть его идеи. В конце XIX в. парадокс Кондорсе был повторно открыт английским математиком Чарльзом Доджсоном, более известным как писатель Льюис Кэрролл, но и он опередил свое время. Осознание важности идей Кондорсе пришло лишь после того, как в 1951 г. американский экономист Кеннет Эрроу (впоследствии лауреат Нобелевской премии по экономике 1972 г.) в своей докторской диссертации сформулировал теорему о невозможности последовательной демократии. Вообще-то Эрроу занимался рыночной экономикой и пытался создать математическую модель принятия групповых решений при условиях равноправия индивидов и соблюдения их индивидуальных предпочтений (аналогично свободному рынку), но результаты его труда показали работу универсального общественного механизма.

Свой результат, известный также как «теорема о невозможности», Эрроу получил, выдвинув в качестве непременных условий выбора абсолютно естественные, даже ключевые признаки демократии. Эти условия сводятся к следующим положениям.

Во-первых, выбор должен быть определен в той же системе, в которой сформулирована и сама альтернатива выбора (аксиома гомогенности). То есть если мы выбираем президента, то мы должны отдать предпочтение тому кандидату, который, по нашему мнению, лучше всех будет управлять страной, а не тому, который лучше всех выглядит (что было бы логично на конкурсе красоты) или остроумнее остальных (что больше подходит для КВН).

Во-вторых, выбор должен зависеть от индивидуальных предпочтений голосующих и, кроме того, быть универсальным, то есть давать ответ при любых предпочтениях членов сообщества (аксиома универсальности). Первое предполагает, что если предпочтения части индивидов изменятся, то общественный выбор должен учесть эти изменения, второе помогает избегать замкнутых циклов, подобных рассмотренному выше в примере с Юрой, Петей и Ваней.

В-третьих, при единогласном предпочтении одного варианта общественный выбор должен указывать на него (аксиома единогласия). То есть если все голосуют за Петрова, то избран должен быть он, а не Сидоров, за которого никто не отдал свой голос.

И наконец, выбор не должен зависеть от посторонних альтернатив, не участвующих в выборе, то есть избиратели должны определять свои предпочтения между избираемыми альтернативами, то есть исходя только из качеств выбираемых вариантов, а не под давлением тех или иных групп влияния либо других, не имеющих отношения к выбору, факторов (аксиома независимости). Последнее, в частности, предполагает, что если надо выбрать между Петровым и Сидоровым, то голосующий руководствуется тем, какой из них двоих для него предпочтительнее, а не тем, что он, к примеру, голосовал бы за Иванова, если бы он был в числе альтернатив.

Как выяснил Эрроу, всем перечисленным условиям в совокупности отвечает только диктаторский, но не демократический выбор. Иными словами, нужно выбрать какого-нибудь произвольного члена общества и осуществлять общественный выбор в соответствии с предпочтениями этого «эталона». Других рациональных с точки зрения математической науки правил не существует.

Получается, что не существует рациональных правил общественного выбора, учитывающих мнение всех членов общества; другими словами, общественный выбор не может быть последовательно компромиссным. Теорема Эрроу отчасти объясняет, почему общепринятые правила общественного выбора — процедуры голосования — нетранзитивны, то есть если, например, голосующий предпочитает Иванова Петрову, а Петрова Сидорову, то вполне может случиться, что в результате голосования Сидоров займет место выше Иванова.

Исследования других аспектов механизмов выбора также привели к отрицательным результатам. В частности, было известно, что в процессах коллективного выбора участники могут добиваться лучших для себя исходов, давая ложную информацию о своих предпочтениях. В результате попыток построить механизм, который был бы неманипулируемым, то есть делал бы дезинформацию невыгодной, было доказано, что универсальных неманипулируемых и недиктаторских механизмов не существует.

Все это значит, что, какой бы демократический способ принятия решений ни был избран, рано или поздно обязательно возникнут ситуации, когда этот способ приведет в тупик. Выходов не так уж много — это либо внешнее, стороннее давление на общество, фактически ограничивающее полную свободу избирателей (таким давлением может быть, скажем, религия, если ее придерживаются все или почти все в обществе; сильная внешняя угроза; авторитет влиятельного лица либо группы), или манипулирование обществом, что, в сущности, является такой же, но скрытой формой давления, либо диктатура, которая позволит избежать тупиков и замкнутых циклов в принятии решений.

Интересно, что на тесные связи демократии и диктатуры указывали еще древнегреческие философы, хотя тогда был известен один вид диктатуры — тирания. Как писал мудрый Платон в своем «Государстве», «тирания возникает, конечно, не из какого иного строя, как из демократии; иначе говоря, из крайней свободы возникает величайшее и жесточайшее рабство».

То, что демократия определяет как благо и к чему ненасытно стремится, именно это ее и разрушает. В демократическом государстве только и слышишь, как свобода прекрасна и что лишь в таком государстве стоит жить тому, кто свободен по своей природе. Так вот, как говорит Платон, «такое ненасытное стремление к одному и пренебрежение к остальному искажает этот строй и подготовляет нужду в тирании».

В результате «опьянения» свободой душа граждан делается крайне чувствительной, даже по мелочам: все принудительное вызывает у них возмущение как нечто недопустимое. А кончат они тем, что перестанут считаться даже с законами — писаными или неписаными, чтобы уже вообще ни у кого и ни в чем не было над ними власти.

Свобода, доходя до своей крайней степени, естественно и неизбежно вызывает к жизни свою противоположность. Словно колебания маятника, могут сменять друг друга демократия и тирания. То человек словно «устает» быть свободным, свобода начинает тяготить его, и вот он уже готов переложить бремя выбора на кого-то другого, создавая почву для прихода тирана. Затем, «наевшись» диктатуры, устав от нее, человек начинает жаждать свободы и ждет падения либо смерти тирана, воспринимая демократию как панацею, средство избавления от всех проблем. Не так ли чередовались в нашей недавней истории революционная анархия и культ личности, оттепель и культ партии (и лично дорогого...), перестройка и... список еще не закончен.

Но не будем забывать, что Платон считал и демократию, и тиранию «болезнями» государства, причем, соответственно, тяжелой и крайне тяжелой. Единственным «здоровым» состоянием государства была для него власть лучших — аристократия (от греческого аристос — «наилучший»).

Кроме того, обсуждение видов государственного устройства было затеяно Платоном с одной целью — рассмотреть различные типы соответствующих людей, от наилучшего к наихудшему. «Мы взяли бы самого лучшего человека и самого худшего и посмотрели бы, правда ли, что наилучший человек — самый счастливый, а наихудший — самый жалкий, или дело обстоит иначе», — предлагает он.

Проводя параллель дальше, можно было бы применить к соответствующим «больным» типам людей выражение «без царя в голове», весьма точно отражающее общий «характер заболевания» как отсутствие некоего высшего духовного центра в человеке, недостаточность или низость, косность критериев его души.

Вот данная Платоном характеристика человека, соответствующего демократическому строю:
«Изо дня в день такой человек живет, угождая первому налетевшему на него желанию: то он пьянствует под звуки флейт, то вдруг пьет одну только воду и изнуряет себя, то увлекается телесными упражнениями; а бывает, что нападает на него лень, и тогда ни до чего ему нет охоты. Порой он проводит время в беседах, кажущихся философскими. Часто занимают его общественные дела: внезапно он вскакивает, и что придется ему в это время сказать, то он и выполняет. Увлечется он людьми военными — туда его и несет, а если дельцами, то тогда в эту сторону. В его жизни нет порядка, в ней не царит необходимость: приятной, вольной и блаженной называет он эту жизнь и так все время ею и пользуется.
— Ты отлично показал уклад жизни человека, которому все безразлично.
— Я нахожу, что этот человек так же разнообразен, многолик, прекрасен и пестр, как его государство. Немало мужчин и женщин позавидовали бы жизни, в которой совмещается множество образчиков государственных укладов и нравов.
— Да, это так».

Ученик Платона Аристотель, правда, считал, что демократия — это наименее плохое среди извращений государственного устройства, но аристократию он ставил на второе место в ряду «правильных» государственных форм, после царской власти. Демократия не жаловала философов: тому же Аристотелю пришлось, опасаясь обвинений, покинуть Афины, чтобы «не дать афинянам возможности снова провиниться перед философией». Достаточно уже было гибели Сократа, приговоренного той же афинской демократией к смерти, по сути дела, за инакомыслие, за нежелание ограничивать себя в философских поисках и за пробуждение в других людях потребности в таких поисках, в том, чтобы становиться личностью думающей, опирающейся на четкие нравственные критерии, а не на мнение большинства.

Казалось бы, парадокс: демократия, которая сама основана на мнении и выражает «волю» большинства, намного лояльнее относится к преступлениям, не затрагивающим ее идеологическую базу, чем к позиции людей, критикующих ее основы и посягающих на самый главный ее принцип — «большинство не может быть не право».

Если афиняне дружно решили завоевать и разграбить остров Эвбею — это воля свыше, и нечего этому перечить. Если руководящий орган НАТО путем голосования принял решение бомбить Югославию — значит, оно уже вне критики и должно быть претворено в жизнь. Если в стране есть всенародно избранный президент и появляется его, президентская, партия — она не может не победить на парламентских выборах...

Сила большинства зачастую недооценивается, пока она не выходит за рамки собственно выборов. Но большинство имеет также психологическую силу и при удобном случае готово воспользоваться ею. «Нас большинство, а значит, мы правы» — это кратчайший путь к «воинствующему большинству», которому свойственны стихийность и пробуждение самых древних, «дремучих» инстинктов, спящих в человеке, которые, казалось бы, давно уже изжиты культурой и воспитанием. Воинствующее большинство не связано культурой и нравственностью, напротив, оно отрицает их, устраивая погромы и сжигая книги, убивая людей за то, что они «чужие» — другой ли национальности, цвета кожи, вероисповедания, из другой страны, города, деревни, — и разрушая или оскверняя произведения искусства. Воинствующим большинством, движимым не разумом, а инстинктами, довольно просто манипулировать, а это уже путь к диктатуре. От «диктатуры пролетариата» до культа личности Сталина был всего один небольшой шаг.

Итак, логично сделать вывод, что демократия органично не способна давать правильные решения. Более-менее хорошо она работает в случае, когда выбираемых вариантов всего два, да и тут зачастую выбор происходит между, условно говоря, «плохим» и «худшим»: как в боевиках, где какой-нибудь садист спрашивает героя, каким способом его умертвить. И, как и герой, которого не устраивает ни один из предложенных вариантов его смерти, ищет выход вне этого поля выбора, так и мы должны, отбросив иллюзии насчет «единственности», «правильности», «свободы» демократической системы, искать решения, не ограничиваясь рамками этой системы и рассуждениями о том, что достаточно лишь немного улучшить ее, и все проблемы будут решены сами собой.

Если мы хотим для себя наилучшего, то и критерии надо брать соответствующие. Условно говоря, демократия дает некий усредненный ответ или выбор, который определяется качествами тех, кто выбирает. Поэтому для получения более качественных результатов необходимо улучшать качество выборки, отсеивая худших выбирающих и оставляя лучших — тогда и усредненное качество выбора будет выше. А эти лучшие и составят своего рода «аристократию», только не наследственную, а живую, подтверждающую делами, постоянно доказывающую свое право считаться лучшими.

Если бы решения в нашем организме принимались большинством голосов составляющих его клеток, то, очевидно, наш мозг оказался бы в меньшинстве и его голос не был бы услышан, а победу одержала бы, наверное, коалиция органов пищеварения, обладающая не только большей массой (то есть количеством голосов), но и экономическим влиянием, так как от нее зависит поступление питательных веществ в организм. В результате такого «демократического переворота» мы вернулись бы на уровень каких-нибудь червей, вся жизнь которых сосредоточена вокруг их пищевода.

Мысль о том, что кухарка может и должна управлять государством, должна быть отброшена по причине абсурдности и противоестественности этой идеи, не из-за возможной сложности ее реализации. Это то же самое, как если бы желудок управлял человеком, взяв на себя функции мозга.

Кому можно было бы доверить управление государством? Наверное, тем, кто умеет это делать, кого этому обучали, кто доказал свои способности к такого рода делу. Но главное — это наличие критериев «что такое хорошо и что такое плохо» в отношении общественной пользы. Не секрет, что многие депутаты в демократических парламентах больше думают о собственной пользе, нежели о пользе государства (то есть для всех), а уж если сесть в депутатское кресло стоит немалых денег, то тем более эти деньги необходимо «отбить» до следующих выборов. Что для такого депутата будет важнее? Ответ очевиден, и винить в этом, получается, некого, разве что саму систему.

Так что не надо обольщаться и ждать от демократии того, что она дать не способна. Ходить на выборы или нет, голосовать за кого-то или против всех — каждый должен решать сам (то есть демократически). Но очень хочется, чтобы среди выбираемых вариантов были и хорошие — те, что ведут к общей пользе. Тогда, быть может, мы когда-нибудь соберем «наверху» тех людей, которые смогут забыть о своих личных интересах, симпатиях и антипатиях и, объединившись, взяться за построение более справедливого и гармоничного государства. А мы сможем сказать себе: «Мы наконец-то сделали правильный выбор и теперь можем заняться каждый своим делом», ведь для общей пользы нужны не только хорошие политики, но и хорошие ученые, инженеры, врачи, учителя, рабочие, управленцы, фермеры и многие другие.

Обсудить статью на форуме «Новый Акрополь»

Древние цивилизации Философия Психология Искусство Астрология Наука О «Новом Акрополе»История Здоровье Дизайн и мода Общество Педагогика Отдушина Мифология Наука путешествовать Есть многое на свете...Х.А.Ливрага. Все статьи Делия Стейнберг Гусман «Сегодня я увидела...»Список всех номеров журнала (1997 - 2005 гг.)