 |
__________ ___ ___
© «Новый Акрополь»
| | Елена Белега, Татьяна Чамова МУЗЕЙ ОДНОГО ТЕАТРАМузей, хранящий подлинные вещи, которые остаются неизменными всегда, и театр, спектакль в котором живет только один вечер. Постоянство и эфемерность. О том, как они соотносятся, рассказывает заместитель директора музея МХАТ Юрий Михайлович Виноградов.
Музей Московского Художественного академического театра — единственный в своем роде. Это музей одного театра, где прослеживается его путь за более чем столетнюю историю. Здание МХАТ построено на деньги предпринимателя Саввы Морозова, а проект безвозмездно сделал архитектор Шехтель, причем не только архитектурный проект, но и весь внутренний дизайн театра вплоть до дверей и ручек, униформы капельдинеров, — то есть создал «фирменный» мхатовский стиль. Когда Шехтель делал проект здания, то Станиславский на плане одного из помещений написал: «Здесь будет музей редких вещей». Открытие музея в 1923 году, в год 25-летия МХАТ, стало воплощением мечты К.С. Станиславского и Вл.И. Немировича-Данченко о том, чтобы сохранить память о спектаклях для истории театра, для истории культуры. В связи с юбилеем МХАТ была открыта первая историческая выставка, рассказывавшая о пути театра, которая и послужила началом собирания и хранения, бережного обращения с театральными вещами.
Да, когда мы говорим о вещах, о костюмах, о том, что можно подержать в руках, пощупать, — это все-таки внешняя оболочка. Дух театра составляют люди: организаторы и актеры. А вопрос о том, как Дух театра живет в музее — это вопрос довольно сложный, потому что театр — это эфемерное искусство, в отличие от литературы, музыки, живописи. Писатель написал книгу — она вечна, так как ее можно через сто лет прочесть. Живописец пишет полотно — оно тоже живет. А спектакль живет один вечер. Закрылся занавес, разошлись зрители, опустел зрительный зал — и нет уже спектакля. Это название пойдет и завтра, и послезавтра, но это будет уже другой спектакль. Вот почему театр — очень хрупкое, эфемерное искусство. Когда-то один французский театральный критик пошутил, что музеи искусства напоминают кладбища, а театральные музеи — тем более. Имеется в виду, что отлетает живой дух, дух спектакля, и, действительно, остается только материальная оболочка. Вот мы, музейщики, и храним театральную память, рассказываем о ней, пытаемся реконструировать спектакль в своем рассказе или в тексте театрального исследования.
Разумеется нет, иначе никаких хранилищ не хватило бы.
Вещи отбирались в коллекцию музея, прежде всего, по принципу их подлинности, принадлежности эпохе. В первых спектаклях вместо бутафории, реквизита наряду с актерами «играли» подлинные вещи. Театр Станиславского был театром правды во всем. Это был один из принципов Художественного театра. На сцене это была передача подлинных чувств человека, как в жизни, а вещное оформление спектакля, его соответствие эпохе — исторический принцип. Станиславский полагал, что если актер, играя человека другой эпохи, будет держать в руках, работать с предметом той эпохи, то он обретет ощущение того времени. При постановке спектакля «Царь Федор Иоаннович» подлинные предметы собирались по старинным городам, церквям, монастырям. Все костюмы были верны эпохе. Их крой, их орнамент делались по рисункам старинных альбомов по истории. Сам Станиславский всю жизнь собирал театральные и исторические коллекции: редкие книги, предметы мебели, предметы быта, костюмы, несшие в себе признак истории, признак эпохи, верности ей. Все это Станиславский покупал на свои деньги. Но не просто так, а чтобы это «играло» в спектаклях, чтобы это жило, чтобы с этим работал актер. Коллекция Станиславского и составила основной фонд музея.
Театр, спектакль — это не только то, что за рампой. Он обязательно включает в себя и зрительный зал. Это и прямая, и обратная связь. Это токи душевных переживаний, которые идут со сцены в зрительный зал и возвращаются ответным переживанием к актерам, — такое невидимое совместное дыхание. В чем выражается магнетизм сцены? Это не пощупаешь, не увидишь, это нечто в воздухе, и актеры часто говорят: «Сегодня трудный зал» или «Сегодня хороший зал». Закончился спектакль, и осталась память. Конечно, ни в каком музее живой театр показать нельзя, можно только закрепить память о нем. В музее МХАТ экскурсовод, рассказывая, пытается одухотворить вещи, реконструировать спектакль. Когда пришли в театр художники-станковисты, они привнесли новые принципы в создание эскизов декораций, эскизов костюмов, сценических макетов. Это тоже хранится сейчас в музее и дает представление о спектакле, о его трехмерности, цветовой и световой гамме. Работы для МХАТ художников петербургского объединения «Мир искусства» (Александра Бенуа, Мстислава Добужинского, Николая Рериха, Бориса Кустодиева) собраны в наших коллекциях и являются гордостью музея. Музей хранит личные и творческие архивы Станиславского и Немировича-Данченко: дневники, записные книжки, личные записи, режиссерские планы — своего рода партитуры спектаклей. Станиславский интуитивно чувствовал, что ценные вещи, ценные рукописи, старинные книги нужно сохранить, оставить для потомства, для истории культуры. Музей хранит отзывы прессы на спектакли МХАТ с момента его основания. Никакая книга, даже самая умная и концепционная, не заменит живой отзыв о спектакле. Многие рецензии начинались тогда так: «Вчера Московский Художественный театр показал первый спектакль ЧЧайки“...». И по свежим следам — записи о том, как зал реагировал, на какие моменты, когда возникало какое-то движение в публике или слезы, аплодисменты, разговоры в антракте. Это была не просто оценочная рецензия специалиста — это была рецензия-репортаж, условно говоря. Не бывает единого мнения рецензентов о спектакле. Один восхищается им, другой отвергает.
МХАТ был новым явлением в культуре. А когда появляется новое явление в культуре, оно никогда безоговорочно не принимается. Чеховская «Чайка» была оценена критиками как драматургия бездействия, драматургия без героя, а мы сейчас говорим, что это драматургия нового типа, драматургия новаторства. В 1896 году в Александринском Императорском театре, несмотря на участие крупных актеров, пьеса провалилась, потому что ее пытались сыграть, используя актерские штампы, как бы незнакомую дверь открыть старым ключом, универсальной отмычкой. А Художественный театр предложил свой, совершенно отличный от прежних, режиссерский подход к этой новой драматургии.
До Станиславского на сцене Императорского театра был закреплен особый тип постановки и тип исполнения. Были талантливые актеры, хорошие мастера и были те, кто разводил (разводящие): этот выходит справа, этот — слева, здесь вы общаетесь, и актеры сами знали, как говорить, как переживать, как им общаться. Но режиссера в современном смысле слова не было. Режиссура родилась в Художественном театре. Станиславский начал с верности правде жизни во всем, в верности автору: Гоголя играли не так, как Островского, Толстого не так, как Достоевского, потому что у каждого писателя были свои стилистические особенности. На императорских сценах этот вопрос так не ставился. Играли пьесу вообще, мастера показывались вообще. Когда распахнулся занавес на первом спектакле МХТ «Царь Федор Иоаннович» в 1898 году, кроме подлинности вещей, костюмов зрителей поразила другая манера исполнения: актеры говорили нормальными, естественными голосами, не декламировали, не «становились на котурны». Еще Станиславский пробуждал у мхатовцев, начиная от именитых актеров и заканчивая работниками сцены, особый дух семьи. Так задумывался театр и таким он существовал в первые годы. Режиссер Станиславский отвечал за весь спектакль, за все его элементы и за актерский ансамбль. Именно во МХАТ родилось такое понятие, как актерский ансамбль — единство стиля, настроения, тона (как говорили в начале XX века). Пока был жив Чехов, это был золотой век Художественного театра. Театр изменялся. Но традиции и художественная вера были настолько крепкими, что передавались от поколения к поколению. И когда «старики» МХАТ поняли, что театру грозит увядание, то от него, как от могучего ствола, пошли ветви, стали рождаться студии, где и учились, и осваивали художественные принципы, которые впоследствии были названы системой Станиславского. Это принципы художественного исполнения. Актера учили вырабатывать верное творческое самочувствие на сцене. Принцип развития, принцип изменения — вот что было всегда характерно для Художественного театра, что помогало ему многие годы оставаться живым организмом. Театр «Современник», актеры которого называли себя детьми Художественного, продолжил традицию подлинности, правды в театре, только это была возрожденная, новая правда. В истории театра это обновление правды повторяется в разные времена. Первым хранителем огня, духа театра в музее был Ф.Н. Михальский — живая легенда МХАТ, с которого Михаил Булгаков в «Театральном романе» писал Филиппа Филипповича Тулумбасова. Передача традиций в музее от поколения к поколению продлевает ему жизнь. Случайные люди в музее не работают. Нужно любить предмет своего исследования — Художественный театр. Ольга Радищева пришла в музей со студенческой скамьи в 1958 году, еще при «стариках». Довольно долго выступала как критик и параллельно занималась изучением истории Художественного театра. И в результате сегодня мы имеем трехтомник «Станиславский и Немирович-Данченко — история театральных отношений (с 1898 года)». Исторически сложилась традиция изучать Станиславского отдельно от Немировича-Данченко. И вот впервые — история творческих отношений, которую в своем документальном фонде также хранит музей. Книга, написанная сотрудником музея, — случай не частый. Жизнь музейщика рутинна: сегодня — выставки, завтра — еще что-то, а работа над такими книгами не терпит суеты.
Сейчас мы работаем над книгой о МХАТ в русской театральной критике. Хотим сохранить традицию бережного отношения к культурной памяти театра и передать ее следующему поколению от нынешних «стариков». Обсудить статью на форуме «Новый Акрополь» |