С МЕЧТОЙ
О ВОЗРОЖДЕНИИ

РУБРИКИ
Древние цивилизации
Философия
Психология
Искусство
Астрология
Наука
О «Новом Акрополе»
История
Здоровье
Дизайн и мода
Общество
Педагогика
Отдушина
Мифология
Наука путешествовать
Есть многое на свете...
Х.А.Ливрага. Все статьи
Делия Стейнберг Гусман «Сегодня я увидела...»
Список всех номеров журнала (1997 - 2005 гг.)

Контакты
Где купить
Наше кредо
АРХИВ НОМЕРОВ


ПОИСК СТАТЕЙ


__________

___
___
 
 

 

© «Новый Акрополь»
1997 - 2013
Все права защищены

 

 

 


Елена Ажнина

НАЦИОНАЛЬНЫЙ ПАРК: РОССИЙСКАЯ ВЕРСИЯ

Интервью с директором национального парка «Смоленское поозерье»
Сергеем Михайловичем Волковым


  • Сергей Михайлович, что же это такое — национальный парк в России?

Национальным паркам России в этом году исполняется 20 лет. Первыми были Сочинский, в Москве — Лосиный Остров. Если заповедникам в России более 80 лет, то парки, в общем-то, еще неустоявшееся явление. Реально первый закон, который определил их статус, — это закон 1995 года об особо охраняемых природных территориях. До этого мы действовали на основании временного положения. Последние четыре года разрабатывалась общая стратегия управления национальными парками России. Вообще, с моей точки зрения, государство еще до конца не определилось, что такое для него национальный парк, какие у него задачи, приоритеты.

Заповедник — это закрытая территория, куда допускается только узкий круг специалистов. Для всех остальных посещение запрещено, кроме каких-то музейных экспозиций. Парки же созданы не только для того, чтобы сохранять природный комплекс, но и чтобы дать возможность широкому кругу людей ознакомиться с этими местами. То есть основное отличие от заповедника — это достаточно свободный режим посещения. Есть, конечно, на территории парка участки, закрытые для посещения, с так называемым заповедным режимом, но он чаще всего составляет небольшую часть парка. В частности, у нас это чуть больше 10% территории.

Когда в 1992 г. создавался наш парк, мы сразу попытались определить, что хотим здесь видеть. Мне как руководителю ближе и понятнее модель американских национальных парков: это территория с достаточно жестким природоохранным режимом, где практически нет населения, и в то же время достаточно свободным посещением — человек там может просто гулять. Нигде в тех парках, где я был, я так и не смог добиться, есть ли территория, где запрещено ходить. Там просто нет дорожек. У них не собирают грибы и ягоды — они покупаются в магазинах. Поэтому там нет такого хождения по лесу, как у нас.

Европейская модель более свободна — там нет заповедных территорий, нет природных комплексов, сохранившихся в естественном виде, за малым исключением. Это искусственные леса, искусственные насаждения.

  • Вы говорите, что Вам ближе американский стиль, но, тем не менее, на территории вашего парка живут люди и есть поселки.

Когда встал вопрос о создании национального парка на этой территории, то было две возможности: либо сделать очень маленький национальный парк, в котором не будет населенных пунктов (сами понимаете — центральная часть России, большая плотность населения), либо включить в границы национального парка землю без ее изъятия из хозяйственного пользования. Таких земель у нас 30% — это и сельхозугодья, и территории сельхозпредприятий. Небольшие ограничения введены на хозяйственную деятельность, например нельзя применять ядохимикаты. Для местного населения еще один запрет — на территории парка с первого дня его существования полностью закрыта охота.

  • Наверняка Вы столкнулись с сопротивлением и непониманием со стороны местных жителей. Удалось ли за 11 лет преодолеть хоть какие-нибудь барьеры?

Таких барьеров здесь было много. Люди привыкли себя чувствовать на этой территории как у себя дома, законы не действовали: мне надо дерево — я пошел и лес рублю, надо мясо — пошел за мясом. Надо в нерест рыбу ловить сетями — я ловлю рыбу. Надо собирать зеленую клюкву — собираю. На всю территорию был один егерь, тоже из местных, который для плана на кого-то из приезжих иногда составлял протокол, ну а своих-то как можно трогать? Это кум, это сват — все родственники. У нас полдеревни — одна фамилия. Невозможно за 10 лет изменить психологию людей, нужны поколения. Я не вижу серьезных сдвигов в отношениях с местным населением.

С американскими парками ситуация совершенно другая, там национальный парк — это национальная гордость. Это звучит везде и всюду. Президент каждый год приезжает туда в гости, причем приезжает не просто потому, что его резиденция находится на этой территории, — он с семьей приезжает в семью директора. Везде это рекламируется.

Миллионы посетителей в американском парке — это очень важный экономический фактор: все население в радиусе 50 км от парка живет за счет этого потока туристов. Дороги на подъезде к паркам на несколько десятков километров — это сплошные магазины, отельчики, мотельчики, гостинички и все что угодно.

Характерный пример: Грэйт Смоки Маунт, один из самых посещаемых в Штатах парков. Нас завозят на видовую площадку в горах. Оттуда видна 9-этажная гостиница. И руководство парка говорит: в этом году владелец гостиницы собирается делать ремонт, приехал к нам и советуется — как лучше покрасить. Понимаете? Чтоб не отпугнуть посетителя. Чтобы не испортить вид. У нас это нереально. Вы проезжали по дорогам и видели, что делается, что делают связисты и электрики. Как они расчищают полосу под ЛЭП: или трактором все в кучу, а если рубится топором, то остаются вот такие пни. Здесь другой экономический фактор — им так дешевле. Им выгоды от посетителей пока нет.

  • Все-таки в разных областях жизни последнее время как будто что-то начинает пробиваться. Вы это ощущаете или нет? Ведь начинают появляться какие-то фонды, существует Марш парков, проводятся конференции, сессии...

Марш парков проводится уже больше пяти лет, но изменений очень, очень мало. Пока на всех уровнях есть непонимание идеи заповедников и национальных парков, их задач и целей.

Естественно, мы собираемся и ищем решения. Но это поиски специалистов, заинтересованных в этом деле. Нам друг друга не нужно убеждать, что это надо, мы и так это знаем. Нет практически никакого общественного резонанса. Все мероприятия, которые мы проводим, малоэффективны. Если поставить в лесу табличку «Берегите лес от огня» — кто ее читает? Надо искать какие-то новые формы. Единственное, что реально, — это начинать с детей. Активно работать с детьми.

У нас есть целая детская «Лесная республика». Это не наша заслуга, она существовала до парка, на базе Дворца пионеров. У них есть и краеведческая работа, и работы биологического направления. Это замечательные работы, парку повезло, что у нас есть такая группа. Но она выросла на энтузиазме одного человека — Владимира Ивановича Трушенко. Не было бы его — и, наверное, этого бы не было. Каждое дело, в общем-то, так живет.

Наш опыт — это тоже работа на энтузиазме. 11 лет такой работы. Я вам честно скажу, очень неплохой у нас коллектив подобрался. Есть хорошие специалисты и люди, преданные идее, но все это действует на одном энтузиазме.

  • А что мешает работе?

Очень много в законодательстве пробелов. Особенно что касается различных финансовых вопросов. Если в отношении охраны законодательство уже достаточно отработано, то по другим вопросам государство никак не определится, что оно от нас хочет. За последние десять лет парки развивались совершенно по-разному. Кто-то очень неплохо зарабатывает на рубках, на «уходе за лесом», и живет великолепно, ни о чем не думая, так, для вида еще что-то делает. Кто-то замечательно развивает туризм, кто-то — экопросвещение. Где-то охота не закрывалась ни одного дня, что вообще с идеей парка несовместимо.

В законе оговорено, что национальный парк — это природоохранное, научно-исследовательское и эколого-просветительское учреждение. И нельзя разорвать эти вещи, сказать: вот это — самое важное. Если главное — охрана, то надо знать, что именно охранять, а значит, надо изучать. Чтобы заниматься экопросвещением, тоже надо знать. А если мы занимаемся чистой наукой и охраной, то это заповедник в чистой и классической форме. Зачем называть его национальным парком?

Но, естественно, больше всего сил уходит на охрану во всех проявлениях. Это не просто составление протоколов. Это и зонирование территории, это оборудование кострищ и мест отдыха. Или они будут везде, или — вот вам место, дрова, вы уедете — мы уберем мусор. Это тоже элементы охраны. Я глубоко убежден, что непосредственно заниматься организацией туризма — это не работа национального парка. Этим должны заниматься туристические фирмы, это их работа. Наше дело сказать, что здесь можно, а чего нельзя, и проконтролировать. Если я буду заинтересован просто получить больше посетителей и на этом заработать, волей-неволей все равно один глаз прикроется на что-то, второй прищурится, и будет делаться не то, что надо. Нельзя зарабатывать на том, что охраняешь. Наше дело показать, насколько это ценно, какие здесь уникальные места.

  • Здесь действительно удивительно красиво. А в чем особенность «Смоленского поозерья»?

У нашего парка общая площадь 1,5 тыс. км2. Здесь ледниковые формы рельефа — один километр пройдешь, восемь раз заблудишься: ямы, котловины, горки. Я первый раз приехал сюда в 1970 г. студентом на практику, немного знаю эти места, и то иной раз зайдешь и думаешь: где это?

Здесь великолепно весной — черемуха зацветет, и все будет белое, все берега. А осенью здесь будет такое разноцветье! Тут очень много вяза по берегам, а он, когда осень начинается, меняет цвет от лимонно-желтого до багрово-красного, и все полностью окутано им. Есть лесные озера — просто в котловинке кусочек воды, не очень большой, гектаров 30. А вокруг — стена леса и тишина полная...

  • А есть здесь какие-нибудь особые птицы?

Сегодня здесь журавли летели, низко-низко, четыре штуки. Лебеди у нас загнездились в 1995 г., одна пара, птенцов вывели благополучно. До этого случай гнездования был только в 1970 г. Лебеди эти уже настолько привыкли к людям, что выходили на берег, с рук все брали. Это даже превратилось в проблему: лебеди настолько привыкли к дармовому питанию, что не почувствовали осенью, что стало голодно. Им бы давно сняться и полететь, а они сидят, пока не начинают в лед вмерзать. Пытались мы их вытаскивать. Но не всегда удается спасти, нет специалистов и условий. Но одна пара все-таки три года у нас прожила, зимой держали их в теплом помещении. И еще один печальный факт — такие птицы легко становятся жертвой браконьеров.

А насчет интересных птиц — на территории парка зарегистрирован 221 вид птиц. Из них 15 — в Красной Книге России. Правда, не все из них гнездятся здесь, кто на пролете, кто залетом. Есть 50 видов животных. Кабан, косуля, медведь, рысь, волк, куница, барсук, бобр, норка американская и европейская, лисица, енотовидная собака, восемь видов рукокрылых, всяких мышевидных считать трудно, зайцы. Из змей — гадюка обыкновенная, уж.

Почти 900 видов высших сосудистых растений — в нашей полосе ни в одном заповеднике, ни в одном парке такого разнообразия нет. Шесть видов — в российской Красной Книге. Недалеко от нашей базы растет одно травянистое растение, сверция многолетняя, — единственная достоверно известная находка в России. Больше не знают. Знают, что она существует, но растет только на этом пятачке, 10х10 м. Мы его никому не показываем — затопчут просто из любопытства. Приходится где-то очень жесткий режим вводить, не потому, что нам жалко, а просто иначе можно навредить тому, что есть.

  • Как же возникло такое уникальное разнообразие?

Озера, вода, еще несколько факторов. Во-первых, очень сложный рельеф: склоны разной экспозиции, разное прогревание, разные почвы и, естественно, за этим растительность следует. Во-вторых, мы оказались на границе западноевропейских широколиственных лесов и южной тайги, и здесь вперемешку все: есть таежные птицы, и есть полустепные. И растения также.

  • А озера сейчас в каком состоянии?

Озера в хорошем состоянии, потому что на этой территории, кроме деревопереработки, промышленности не было. Сельскохозяйственные площади всегда были небольшими. Небольшие загрязнения давали стоки с животноводческих ферм, но сейчас от того поголовья практически ничего не осталось. Почти во всех водоемах сейчас рак восстановился, а оставался только в двух. Конечно, водоемы разные. Некоторые уже десять тысяч лет после ледника существуют. Часть озер уже давно болотом стала. Естественно, процесс зарастания там, где помельче, идет быстрее, где глубже — еще тысяч на 25–30 лет хватит этого озера. Леса восстанавливаются. Здесь же рубки большие были.

  • Сами восстанавливаются, естественным образом?

Я считаю, что это лучший вариант. Потому что не может человек искусственно создать лес. Искусственно можно создать поле из сосны, ели и т. д. Это не лес, а посадка со своими законами, со своей жизнью. Иногда говорят: у вас тут все ольхой зарастает, это сорняк, рубить надо. Какой это сорняк? — Это из древесных пород единственная, которая содержит клубеньковые азотобактерии, это первое, что обогащает почву после любой выработки, удаления почвы. Вот она, ольха, пионер. Вот она пошла, а под пологом ель, следом дуб. А попробуй посади на голом месте дуб — не вырастет!

  • А проблема лесных пожаров актуальна для вас?

Проблема актуальна, но все зависит от того, как ее рассматривать. Если на пожар смотреть как на естественный, природный процесс, который в лесах всегда происходил и будет происходить, то ничего страшного нет. При большой площади и разных типах леса это не страшно. Конечно, если площадь заповедника или парка 6 или даже 6 000 га, то это, может быть, и заметно. Когда лет 15 назад в Йеллоустонском национальном парке, в США, был пожар, из 900 тыс. га сгорело 400 тыс., очень спокойно говорили: ну, загорелось от грозы. Где к населенным пунктам шло, там тушили, а все остальное — что сгорело, что само потухло. Я там был через десять лет после пожара — везде великолепный подрост, идет самовозобновление. Американцы относятся к этому спокойно: да, нельзя, чтобы поджигали, но то, что загорелось, — контролируем, смотрим.

У нас к пожарам отношение другое. Малейший дым — срочно все силы, чтобы потушить. И такая точка зрения тоже имеет право на существование. Надо смотреть в каждом случае отдельно.

  • Если начинается пожар, вы бросаете все силы и тушите?

Да, только у нас сил мало. Прошлое лето — 18 пожаров с апреля. К концу августа у нас уже ни средств, ни сил, ни техники не осталось. В конце августа последний трактор загнали на пожар.

  • Значит, отношение к лесным пожарам неоднозначно?

Некоторые лесные сообщества, так называемые пирогенные, вообще не могут существовать, если не будет пожаров. Наши сосновые боры — если не будет низовых пожаров, то их не будет. Сосна легко выдерживает пожар за счет толстой коры, глубоких корней. Низовой пожар пройдет — подбреет ели и все остальное. Если этого не будет, ели начинают тянуться, заглушают сосну. Все, будет ельник, а сосновых боров не будет. Сосна растет только когда светло, эта порода пионерская, как ольха, как береза. А под пологом спокойно выживают елочки. Они начинают тянуться, закрывают соснам свет, и все. У нас проблема: традиционные наши сосняки в центральной части сейчас зарастают елью. Что делать, поджигать? — Страшно. Сделать рубки, убрать ель — тоже. Все время стоишь перед проблемой — надо вмешиваться или не надо.


***

Хотелось бы, чтобы люди поняли значимость этих уникальных природных комплексов — для них же самих, для тех, кто живет и будет жить в этой стране. Прочувствовали бы, какими богатствами мы обладаем. Вот и все. Просто надо понять и прочувствовать. Тогда отношение будет другое. Надо видеть свое богатство, которое мы не видим и не понимаем.




Обсудить статью на форуме «Новый Акрополь»