ДМИТРИЙ ВЕНЕВИТИНОВ. «В нем ум и сердце согласились...»
В четырнадцать лет он переводил Вергилия и Горация. В шестнадцать написал первое из дошедших до нас стихотворений. В семнадцать увлекался живописью и сочинял музыку. В восемнадцать, после года занятий, успешно сдал выпускные экзамены в Московском университете и вместе с друзьями основал философское общество. В двадцать впервые выступил в печати как литературный критик и был отмечен Пушкиным. В двадцать один — трагически ушел из жизни...
Сердце
«Душа разрывается. Я плачу как ребенок», — писал Владимир Одоевский, выражая общее настроение. О юном поэте скорбели все — какая-то особенная несправедливость есть в ранней смерти. А друзья, знавшие обстоятельства его жизни, поговаривали, что умер он от несчастной любви...
С Зинаидой Волконской Дмитрия в 1825 году познакомил все тот же Одоевский. Московский дом княгини был хорошо знаком всем ценителям прекрасного. В своеобразную академию искусства превратила его очаровательная хозяйка. Умна, талантлива, красива, проста в обхождении, тонкая и внимательная собеседница — она заставила трепетать не одно влюбленное сердце. «Царицей муз и красоты» называл ее Пушкин.
Встреча с Волконской перевернула жизнь Веневитинова — он влюбился со всей страстью двадцатилетнего поэта. Увы, безнадежно: Зинаида была старше его на 16 лет, и к тому же давно замужем, за братом будущего декабриста. И хотя тот был человеком для нее бесконечно далеким, но... кроме чувств есть еще и мнение света.
Романтические прогулки по Симонову монастырю, задушевные разговоры — поэту дарован был всего лишь миг счастья... Пришел час, и Зинаида попросила о разрыве отношений, в знак вечной дружбы подарив Дмитрию кольцо. Простой металлический перстень, извлеченный на свет из пепла при раскопках Геркуланума... Друзья говорили, что Веневитинов никогда не расставался с подарком княгини и обещал надеть его или идя под венец, или стоя на пороге смерти. Кольцо стало для него талисманом, памятью о непреходящей любви:
О, будь мой верный талисман! Храни меня от тяжких ран И света, и толпы ничтожной, От едкой жажды славы ложной, От обольстительной мечты И от душевной пустоты...
Эта трогательная история XIX века лучше, чем многое другое, свидетельствует о романтической натуре и отзывчивом сердце поэта. Но ограничить рассказ о Веневитинове лишь историей его любви было бы слишком несправедливо.
Ум
Первыми его воспитателями стали бывший наполеоновский офицер, большой поклонник римской литературы, и грек-книгоиздатель, знаток античных авторов. Поэтому Горация, Гомера и Платона Веневитинов прочитал в очень юном возрасте, и в подлиннике. Круг вопросов, занимавших его, был столь обширен, что он не смог выбрать для себя факультет при поступлении в университет и ходил слушать лекции разных профессоров. Здесь же Дмитрий серьезно увлекся немецкой философией: Шеллинг, Кант, Фихте. И вскоре вместе с университетскими друзьями: Одоевским, Кошелевым, Хомяковым — создал кружок «любомудрия» (так они перевели на русский греческое слово «философия»).
Целью кружка станет просвещение России, освобождение русской мысли от оков условностей, невежества и раболепства. Именно в зарождении у нас любомудрия-философии видит Веневитинов средство к пробуждению российской мысли и к обретению привычки действовать руководясь разумом. Став литературным критиком, он собирается, ни много ни мало, изменить ход развития русской литературы, слабость которой видит «не столько в образе мыслей, сколько в бездействии мысли». Пламенная натура поэта восстает против самого страшного порока русского человека — безразличия: «Легче действовать на ум, когда он пристрастился к заблуждению, нежели когда он равнодушен к истине». А потому после выхода в свет первых двух глав «Евгения Онегина» Веневитинов тонко и очень точно характеризует пушкинского героя: «Онегин уже испытан жизнью; но опыт поселил в нем не страсть мучительную, не едкую, деятельную досаду, а скуку, наружное бесстрастие, свойственное русской холодности (мы не говорим о русской лени)... Если жизнь его будет без приключения, он проживет спокойно, рассуждая умно, а действуя лениво». Среди всех откликов на роман в стихах Пушкин отметит именно рецензию Веневитинова.
Медленным, постепенным представлялся Веневитинову сей путь: «Вот подвиг... воздвигнуть торжественный памятник любомудрию если не в летописях целого народа, то, по крайней мере, в нескольких благородных сердцах, в коих пробудится свобода мысли изящного и отразится луч истинного познания».
Кто они, обладатели «благородных сердец», о которых так страстно мечтал Веневитинов? Уж не такие ли, как он сам, поэты, полюбившие мудрость, уверовавшие в силу и действенность слова, но не утратившие пыла души? Для них Веневитинов формулирует закон, который гласит, что «...философия есть высшая поэзия», к ним обращает строки своего стихотворения:
Блажен, блажен, кто в полдень жизни И на закате ясных лет, Как в недрах радостной отчизны, Еще в фантазии живет. Кому небесное — родное, Кто сочетает с сединой Воображенье молодое И разум с пламенной душой.
Ум и сердце
Как все поэты, Веневитинов обладал даром пророчества. Предвидел он близкую свою кончину, провидческими оказались и строки, обращенные к перстню-талисману:
Века промчатся, и быть может, Что кто-нибудь мой прах встревожит И в нем тебя откроет вновь...
В 1930 году, когда ликвидировали Симонов монастырь, где был похоронен поэт, прах его перенесли на Новодевичье кладбище. Кольцо же извлекли из гроба и отдали в музей...
Сбывшееся поэтическое пророчество Веневитинова вселяет надежду, что и философские его предсказания когда-нибудь станут действительностью. Особенно то, что в одной из своих статей вложил он в уста Платона, к которому испытывал столь глубокое почтение: «...она снова будет, эта эпоха счастья, о которой мечтают смертные. Нравственная свобода будет общим уделом; все познания человека сольются в одну идею о человеке; все отрасли наук сольются в одну науку самопознания. Что до времени? Нас давно не станет, — но меня утешает эта мысль. Ум мой гордится тем, что ее предузнал и, может быть, ускорил будущее».